Неточные совпадения
Вся овощь огородная
Поспела; дети носятся
Кто с репой, кто с морковкою,
Подсолнечник лущат,
А
бабы свеклу дергают,
Такая свекла
добрая!
Точь-в-точь сапожки красные,
Лежит на полосе.
Воз был увязан. Иван спрыгнул и повел за повод
добрую, сытую лошадь.
Баба вскинула на воз грабли и бодрым шагом, размахивая руками, пошла к собравшимся хороводом
бабам. Иван, выехав на дорогу, вступил в обоз с другими возами.
Бабы с граблями на плечах, блестя яркими цветами и треща звонкими, веселыми голосами, шли позади возов. Один грубый, дикий бабий голос затянул песню и допел ее до повторенья, и дружно, в раз, подхватили опять с начала ту же песню полсотни разных, грубых и тонких, здоровых голосов.
— С тобою
баба! Ей, отдеру тебя, вставши, на все бока! Не доведут тебя
бабы к
добру! — Сказавши это, он оперся головою на локоть и стал пристально рассматривать закутанную в покрывало татарку.
— А, Захар Трофимыч:
добро пожаловать! Давно вас не видно! — заговорили на разные голоса кучера, лакеи,
бабы и мальчишки у ворот.
А я пойду прощения просить: «Простите,
добрые люди,
бабу глупую, вот что».
— Помилуй, пан голова! — закричали некоторые, кланяясь в ноги. — Увидел бы ты, какие хари: убей бог нас, и родились и крестились — не видали таких мерзких рож. Долго ли до греха, пан голова, перепугают
доброго человека так, что после ни одна
баба не возьмется вылить переполоху.
Он знает наперечет, сколько у каждой
бабы свинья мечет поросенков, и сколько в сундуке лежит полотна, и что именно из своего платья и хозяйства заложит
добрый человек в воскресный день в шинке.
— А ну, жена, достань-ка там в возу баклажку! — говорил кум приехавшей с ним жене, — мы черпнем ее с
добрыми людьми; проклятые
бабы понапугали нас так, что и сказать стыдно.
— Ступай, ступай, чертова
баба! это не твое
добро! — говорил, приближаясь, кум.
Закончилось это большим скандалом: в один прекрасный день
баба Люба, уперев руки в бока, ругала Уляницкого на весь двор и кричала, что она свою «дытыну» не даст в обиду, что учить, конечно, можно, но не так… Вот посмотрите,
добрые люди: исполосовал у мальчика всю спину. При этом
баба Люба так яростно задрала у Петрика рубашку, что он завизжал от боли, как будто у нее в руках был не ее сын, а сам Уляницкий.
— И не пойму я вас, нонешних, — жаловалась старушка. — Никакой страсти в нонешних
бабах нет. Не к
добру это, когда курицы по-петушиному запоют.
Хитрый Коваль пользовался случаем и каждый вечер «полз до шинка», чтобы выпить трохи горилки и «погвалтувати» с
добрыми людьми. Одна сноха Лукерья ходила с надутым лицом и сердитовала на стариков. Ее туляцкая семья собиралась уходить в орду, и бедную
бабу тянуло за ними. Лукерья выплакивала свое горе где-нибудь в уголке, скрываясь от всех. Добродушному Терешке-казаку теперь особенно доставалось от тулянки-жены, и он спасался от нее тоже в шинок, где гарцевал батько Дорох.
— Ты сам купи да подари, а потом и кори, — ругались
бабы. — Чего на чужое-то
добро зариться? Жене бы вот на сарафан купил.
Из 7-го номера пишу тебе два слова,
добрый, сердечный друг. Вчера утром сюда приехал и сегодня отправляюсь в дальнейший путь. Эта даль должна, наконец, меня с тобой сблизить. До сих пор благополучно с Ваней путешествуем. Менее двух суток досюда спутник мой не скучает и на станциях не болтает с
бабами. Они его называют: говорок — и меня преследуют вопросами об нем…
Кроме этих лиц, в квартире Райнера жила кухарка Афимья, московская
баба, весьма
добрая и безалаберная, но усердная и искренно преданная Райнеру. Афимья, с тех пор как поступила сюда в должность кухарки, еще ни разу не упражнялась в кулинарном искусстве и пребывала в нескончаемых посылках у приживальщиков.
— Вот тебе моя московка:
баба добрая, жалеет меня: поздоров ее боже за это. Это мой старый товарищ, Даша, — отнесся Нечай к жене.
Я стал на тротуаре против ворот и глядел в калитку. Только что я вышел,
баба бросилась наверх, а дворник, сделав свое дело, тоже куда-то скрылся. Через минуту женщина, помогавшая снести Елену, сошла с крыльца, спеша к себе вниз. Увидев меня, она остановилась и с любопытством на меня поглядела. Ее
доброе и смирное лицо ободрило меня. Я снова ступил на двор и прямо подошел к ней.
Наш командир, полковник барон фон Шпек, принял меня совершенно по-товарищески. Это
добрый, пожилой и очень простодушный немец, который изо всех сил хлопочет, чтоб его считали за русского, а потому принуждает себя пить квас, есть щи и кашу, а прелестную жену свою называет не иначе как"мой
баб".
Конечно, сударь, и отец и дед мой, все были люди семьянистые, женатые; стало быть, нет тут греха. Да и бог сказал:"Не
добро быти единому человеку". А все-таки какая-нибудь причина тому есть, что писание, коли порицает какую ни на есть вещь или установление или деяние, не сравнит их с мужем непотребным, а все с девкой жидовкой, с женой скверной. Да и Адам не сам собой в грехопадение впал, а все через Евву. Оно и выходит, что
баба всему будто на земле злу причина и корень.
— Нет-с, они
добрые, они этого неблагородства со мною не допускали, чтобы в яму сажать или в колодки, а просто говорят: «Ты нам, Иван, будь приятель: мы, говорят, тебя очень любим, и ты с нами в степи живи и полезным человеком будь, — коней нам лечи и
бабам помогай».
— Да этого
добра как не найти, — ответил он, ухмыляясь, — только не охоч я до
баб, батюшка-государь, да уж и стар становлюсь этаким делом заниматься!
Он ненавидел кухарку,
бабу странную, — нельзя было понять,
добрая она или злая.
Вольно и невольно наблюдая эти отношения, часто с поразительной и поганой быстротой развивающиеся на моих глазах с начала до конца, я видел, как Сидоров возбуждал у
бабы доброе чувство жалобами на свою солдатскую жизнь, как он опьяняет ее ласковой ложью, а после всего, рассказывая Ермохину о своей победе, брезгливо морщится и плюет, точно принял горького лекарства.
— Хорошая
баба русская, хитрая, всё понимает всегда,
добрая очень, лучше соврёт, а не обидит, когда не хочет. В трудный день так умеет сделать: обнимет, говорит — ничего, пройдёт, ты потерпи, милый. Божия матерь ей близка, всегда её помнит. И молчит, будто ей ничего не надо, а понимает всё. Ночью уговаривает: мы других не праведней, забыть надо обиду, сами обижаем — разве помним?
Матвей кинулся в амбар и зарылся там в серебристо-серой куче пеньки, невольно вспоминая жуткие сказки Макарьевны: в них вот так же неожиданно являлось страшное. Но в сказках
добрая баба-яга всегда выручала заплутавшегося мальчика, а здесь, наяву, — только Власьевна, от которой всегда душно пахнет пригорелым маслом.
Глупой
бабе, выпившей со сна
добрую чарку настойки для бодрости, за досаду стало, и она с некоторою горячностью сказала старику: «Да что это, дядюшка, ты всё, смеешься и ничему не веришь?
— Эх, любезный, жаль, что твой боярин не запорожский казак! У нас в куренях от этого не сохнут; живем, как братья, а сестер нам не надобно. От этих
баб везде беда.
Добрый ночи, товарищ!
Лука. Чего там понимать? Всяко живет человек… как сердце налажено, так и живет… сегодня —
добрый, завтра — злой… А коли девка эта за душу тебя задела всурьез… уйди с ней отсюда, и кончено… А то — один иди… Ты — молодой, успеешь
бабой обзавестись…
— Добр́е, оченно прыток — вот что! Молодцуй с
бабами, а со мной говори толком…
Жена Глеба была
баба добрая, богобоязливая; к тому же парнишка приходился ей сродни — обстоятельство, имеющее всегда в нашем крестьянстве сильное действие на отношения людей, живущих в одной и той же избе.
А хозяйка, баба-то, глядит на нас и говорит: „Вы же, говорит,
добрые люди, не поминайте нас на том свете лихом и не молите бога на нашу голову, потому мы это от нужды“.
И вот они трое повернулись к Оксане. Один старый Богдан сел в углу на лавке, свесил чуприну, сидит, пока пан чего не прикажет. А Оксана в углу у печки стала, глаза опустила, сама раскраснелась вся, как тот мак середь ячменю. Ох, видно, чуяла небóга, что из-за нее лихо будет. Вот тоже скажу тебе, хлопче: уже если три человека на одну
бабу смотрят, то от этого никогда
добра не бывает — непременно до чуба дело дойдет, коли не хуже. Я ж это знаю, потому что сам видел.
— А с чего это мне быть
доброму? — закричал Илья. — Кто меня по головке гладил?.. Был, может быть, один человек, который меня любил… Да и то распутная
баба!
— Ела я и всё думала про Перфишкину дочку… Давно я о ней думаю… Живёт она с вами — тобой да Яковом, — не будет ей от того
добра, думаю я… Испортите вы девчонку раньше время, и пойдёт она тогда моей дорогой… А моя дорога — поганая и проклятая… не ходят по ней
бабы и девки, а, как черви, ползут…
Неиссякаемы были сокровища памяти и фантазии у этой старухи; она часто, сквозь дрему, казалась мальчику то похожей на бабу-ягу сказки, —
добрую и милую бабу-ягу, — то на красавицу Василису Премудрую.
— Моя сестра, разумеется, как
баба, сама виновата, — произнес он, зареготав жеребчиком. — Ядовита она у нас очень. Но я Нестора Игнатьича всегда уважал и буду уважать, потому что он
добрый, очень
добрый был для всех нас. Маменька с сестрою там как им угодно: это их дело.
Там кума его калачики пекла,
Баба добрая, здоровая была!..
Некоторые помещики, побогаче и покруче нравом, завели белозубых, черномазых, свирепо перетянутых черкесов, и там днем мужики кланялись, и
бабы, как
добрые, носили землянику, а ночью все взывали к святому имени Сашки Жегулева и терпеливо ждали огня.
Я за тебя буду богу молить, — оставь!» Домна была
баба веселая, но
добрая и жалостливая, — она не трогала больше Насти и даже стала за нее заступаться перед семейными.
— А если она и не
добра, так притвориться может на твой час.
Бабы — любопытные, всякой хочется другого мужика попробовать, узнать — есть ли что слаще сахара? Нашему же брату — много ли надо? Раз, два — вот и сыт и здоров. А ты — сохнешь. Ты — попытайся, скажи, авось она согласится.
Ты погляди-ко, как
бабы колотятся на приисках, ну, а тут уж долго ли до греха: другая за
доброе слово голову с себя даст снять.
Баба(тоже суется в дверь). Проходите, люди
добрые… некасаемо это вас…
— Вот, — сказал Антон, посмотрев на дверь, — она-то, бабушка, крушит меня
добре слезами-те своими; вишь,
баба плошная, квелая… долго ли до греха!.. Теперь, без нее, скажу тебе по душе… по душе скажу… куды!.. пропали мы с нею и с ребятенками, совсем пропали!.. Вот ведь и хлебушко, что ешь, и тот — сказать горько — у Стегнея-соседа вымолил! Спасибо еще, что помог… ох… а такое ли было житье-то мое…
— А вот нам, коли молвить правду, не больно тошно, что брата нету: кабы да при теперешнем житье, так с ним не наплакаться стать; что греха таить, пути в нем не было, мужик был плошный, неработящий, хмельным делом почал было напоследях-то заниматься; вестимо, какого уж тут ждать
добра, что уж это за человек, коли да у родного брата захребетником жил, — вот разве
бабу его так жаль: славная была
баба, смирная, работящая… ну да, видно, во всем бог… на то его есть воля… ох-хо-хо…
— Ты же, брат, рассказывал, что у вас здесь какую-то
бабу обобрали на дороге… точно, место глухое… чего
доброго, ограбят еще…
— А так-то любил, что и сказать мудрено… у них, вишь, дочка была… она и теперь у матери, да только в загоне больно: отец, Никита-то, ее
добре не любит… Ну, как остался он у нас так-то старшим после смерти барина, и пошел тяготить нас всех… и такая-то жисть стала, что, кажись, бежал бы лучше: при барине было нам так-то хорошо, знамо, попривыкли, а тут пошли побранки да побои, только и знаешь… а как разлютуется… беда! Бьет, колотит, бывало, и
баб и мужиков, обижательство всякое творит…
Неуеденов (Юше). Юшка, молчи! Наши-то
бабы сдуру батистовых рубашек ему нашьют, того-сего, с ног до головы оденут; а он-то после ломается перед публикой, и ничего ему — не совестно! Везде деньги бросает, чтоб его
добрым барином звали.
Такой вопрос очень возможен, и я, предвидя его, спешу дать мой ответ. Шерамур поставлен здесь по двум причинам: во-первых, я опасался, что без него в этой книжке не выйдет определенного числа листов, а во-вторых, если сам Шерамур не годится к праведным даже в качестве юродивого, то тут есть русская няня, толстая
баба с шнипом, суд которой, по моему мнению, может служить выражением праведности всего нашего умного и
доброго народа.
— Эх, достигнуть бы генеральшу, кажется, такую бы свечу преподобному Трифону закатил! — мечтал Мишка, раздумывая свое горе. — Утесненным от начальства преподобный Трифон весьма способствует… А то не толкнуться ли к Секлетинье? Может, она и научит… От этих
баб добра и зла не оберешься.
Выведенная наконец из терпения
баба бросила работу, отвесила озорнику
добрую затрещину и, вырвав обувь, положила ее на печку.